И не быль даже... так, междупрочие...
В сорок первом декабрь под Москвой.
Ох, как стужа в те дни морочила
всё живое на передовой.
Убежать бы в землянку от холода,
но война не актирует дней.
Ждут за бруствером зелено - молодо,
ждут в атаку зовущих огней.
Говорить перед боем не хочется,
все слова покрываются льдом.
И приходит, как Бог, одиночество
перед тем, как наступит содом.
Медсестричка без выучки молится,
может быть, хоть кого-то спасёт:
– Я прошу, сделай так, Богородица,
чтоб у фрицев заглох пулемёт!
Всё на поле кровавом пристреляно,
каждый кустик, ложбинка и пень.
Но у наших упрямства не меряно
и бежит за мишенью мишень.
Боже мой, сколько мертвых и раненых...
Сквозь сугробы ползёт медсестра.
Снег своими багряными гранями
обжигает её до нутра.
Злыми пулями поле засеяно.
Мертвым – слава, кричащим – бинты.
Не поднимутся всходы весенние,
хоть и политы до черноты.
– Медсестричка, родная, Валюшенька!
и сквозь хрип облегчающий мат.
Тянет тело почти непослушное
и тяжелый его автомат.
Донесла, развернулась и ящеркой
вновь под пули скользнула она...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
О погибших, приткнувшись за ящиком,
отрыдала седая луна.
Сколько вынесла хрупкая девочка
чуть живых, но – живых мужиков!!
Сохранённая каждая веточка –
это поросль для новых полков.
И вернулась она победившая,
с горьким чувством неясной вины,
и молила до смерти Всевышнего,
чтобы не было больше войны.
