Ты удивленно поднимаешь бровь...
Что это — бунт? Давно ль ходил по бровке,
а нынче что ж? — иль в новой калибровке
мы ревность принимаем за любовь?
Мои уста натружены молчаньем,
а взгляд давно уж свыкся с слепотой...
Невидим, не любим, не замечаем,
я путаю нелепость с лепотой.
Не отличить улыбку от оскала, —
и снисхождение приняв за благодать,
я в благородство верую металла,
что в голосе твоем звучит опять.
В зрачках твоих сквозит вселенский холод,
а руки — прежде крылья — словно плеть
в бессилии повисли... Веский довод,
чтоб снова запереть стальную клеть.
Я не плющом — но черенком подвойным
привит к тебе. И потому обвить
едва ль смогу любовью... Не довольно ль
испытывать судьбу, душой кривить?
Запретный плод тот оказался горек —
как всякий плод познания. Но древо
нас снова манит тенью. Звон риторик
мой слух обходит, суженная Ева.
Там где любовь, случается измена,
но нас с тобой иные держат цепи:
лишь ненависть верна и неизменна, —
и нет союза крепче и нелепей…
