На берегу стоящий человек
пытается постичь цвета заката.
Но море — после дождичка в четверг —
все краски вдруг запрятало куда-то.
И горизонт так безнадежно сер,
а волны, словно гарпии, сварливы,
и парус — одинокий Агасфер —
понуро дожидается прилива.
В полете чайки чувствуется стиль
заброшенного в небо бумеранга.
На море наступает мёртвый штиль —
как будто капитан второго ранга
команду «Смирно!» рявкнул небесам —
и те притихли с ропотом уныло.
А тот, на берегу стоящий, — сам
себе давно и парус, и ветрила,
он сам себе матрос и капитан,
он лоцман, он гребец, и он же — кормчий.
Судьба за ним крадется по пятам,
а он бежит — от сглаза ли, от порчи.
Он занят тем, что рифму к слову «жизнь»
пытается найти — но все напрасно:
казалось бы,— простейший силлогизм,
но кое-что по-прежнему не ясно –
то с формой модуса ему, то с предикатом.
Но вспыхнули зарницы. Грянул гром –
и отразился эхом многократным.
Рыбак табанит утлый челн багром.
И буря неизбежна — как сансара,
а на лице застыла маска страха:
смирительная треплется рубаха —
в руках бегущего навстречу санитара.
